Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Говорили, что чума ушла из Петрограда.
Говорили, что чума только-только начинается.
Говорили, что чумы не было вовсе, а все это слухи, распущенные врагами революции.
Говорили, что слухи эти как раз распускали революционеры, для того чтобы карательные войска побоялись вступать в зачумленный город.
Говорили, что слухи о чуме – это такая военная хитрость, чтобы обмануть немцев.
Говорили, что революционная власть нашла спрятанные царской властью огромные запасы хлеба и теперь будут всем его раздавать поровну.
Говорили, что хлеба в городе нет вовсе и нужно бежать к Таврическому дворцу, потому как там раздают последнее.
Говорили, что прибыл с фронта целый Преображенский полк подавлять революцию и его все видели марширующим с оркестром.
Говорили, что Преображенский полк шел арестовывать правительство в Зимнем дворце.
Говорили, что Преображенский полк шел арестовывать всех, кто будет возле Таврического дворца и в нем самом.
Говорили, что Преображенский полк вовсе не шел к Зимнему дворцу, а как раз покидал Петроград.
Говорили, что это был не Преображенский полк, а переодетые немцы и теперь они ждут германский десант с моря.
Говорили, что это был переодетый англо-французский десант и они шли заставить революционное правительство продолжать ненужную народу империалистическую войну.
Говорили, что линкоры Балтийского флота вот-вот начнут обстреливать Петроград из орудий главного калибра.
Говорили, что это не так, матросы Кронштадта взбунтовались и перебили всех поголовно офицеров, а теперь навели свои орудия на Зимний дворец и объявили ультиматум.
Говорили, что в ультиматуме требуют немедленного мира с Германией.
Говорили, что требуют как раз войны до победного конца.
Говорили, что линкоры навели орудия как раз на Кронштадт и под их прицелом взбунтовавшихся вешают на всех деревьях.
Говорили, говорили, говорили…
В этих разговорах, в этом нервном смехе была нотка той истеричности, которая случается со всяким, только что пережившим большой страх и сильное нервное потрясение. Собирались маленькими группами и большими стихийными митингами. Собирались в одной компании мальчишки и старцы, рабочие и профессора, солдаты и матросы. И не было в этот час четкого вектора, четкого понимания – за что митингует толпа.
Толпа в этот час митинговала за все. Все хотели выговориться, но никто не хотел никого слушать. Толпа бурлила, собираясь в кучки и группы, останавливаясь или митингуя на ходу. Вновь кто-то достал красные флаги, кто-то начал что-то петь, другие выкрикивали невесть что или смеялись невесть с чего.
Вновь повалили солдаты из казарм. Вновь зашумели площади и парки. И пусть революция еще не вернулась в город, но смута в нем уже ожила. Ожила и быстро набирала силу в истеричных головах. Маятник страха, достигнув наивысшей точки, стремительно двинулся в обратном направлении – к полной бесшабашности. На улицы повалили даже те, кто старался в предыдущие дни меньше показываться на улице.
Кто-то двигался к Таврическому за хлебом. Кто-то спешил лично в чем-то убедиться. Кто-то бесцельно слонялся по улицам. Кто-то просто топтался на месте.
Город вновь ожил и вновь забурлил водоворотом людской стихии.
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Шум на берегу нарастал. Вдоль стоящего у причальной стенки крейсера вновь во множестве реяли красные флаги. На рукавах у многих были красные ленты или алели банты на груди. Градус эмоций нарастал, и толпа бесновалась. Крики с берега доносились до стоящих на борту матросов, и те кричали в ответ.
Огранович покосился на командира.
– Что будем делать, Михаил Ильич? Может, все же следовало дать добро на сотню казаков, которых предлагал нам штаб?
– Помилуйте, устроить резню на крейсере? Право, я вас не могу понять, как можно предлагать подобное! И потом, воля ваша, но я верю в благоразумие команды. Тем паче что утром на офицерском собрании мы это обсуждали и все согласились, что противостоять команде четырнадцать офицеров, три гардемарина и одиннадцать кондукторов просто не в состоянии. Тем более что и надежность кондукторов под большим вопросом, ведь пришлось офицерам командовать караулом.
Старший офицер с сомнением покачал головой, глядя на гудящую толпу.
– Позвольте, Михаил Ильич, напомнить вам о телеграмме от великого князя Михаила Александровича…
Никольский резко перебил своего старшего офицера:
– Соблаговолите оставить вопросы о законности этого Чрезвычайного комитета нашему командованию в Морском генштабе. Телеграмму командующего флотом вы читали.
Шум нарастал, и в нем все более явственно слышались угрожающие выкрики. Матросы крейсера, солидаризируясь с радикальными настроениями на берегу, бросали на мостик злобные взгляды.
– Воля ваша, Михаил Ильич, но попомните мое слово – вчерашнюю нашу с вами стрельбу и убитого матроса Осипенко нам не простят.
Командир крейсера хмуро посмотрел на своего старшего офицера и покачал головой. Офицеры помолчали, погруженные каждый в свои думы. Никольский прекрасно понимал опасения Ограновича. Ситуация на корабле усугублялась с каждым часом. Еще совсем недавно команда крейсера считалась одной из лучших на Балтике. Однако, как и опасался Никольский, после постановки корабля на капитальный ремонт дисциплина на крейсере резко упала. Все попытки удержать ситуацию под контролем не увенчались успехом. Торчание у причальной стенки без выхода в море расслабляла. Жизнь в виду столицы заставляла забыть о войне и дисциплине. Увольнительные в город развращали. Нижние чины, возвращаясь из Петрограда на корабль, приносили с собой слухи и подрывную литературу. В команде начались брожения. Пытаясь сделать все возможное для предотвращения бунта на корабле, Никольский распорядился ограничить увольнительные и изымать у вернувшихся все подозрительное, в первую очередь всякую революционную литературу. Но, как и следовало ожидать, эти меры не дали особых результатов. Спасти ситуацию мог только боевой поход, но выйти в море стоящий на капитальном ремонте крейсер не мог.
С началом выступлений на улицах Петрограда обстановка на крейсере стала буквально накаляться. Арест агитаторов взорвал и без того горячую атмосферу на корабле. Подстрекаемые умело распускаемыми слухами о намерении командования превратить крейсер в плавучую тюрьму, многие члены некогда образцовой команды стали требовать освобождения «товарищей». Опасаясь спровоцировать открытый мятеж, капитан распорядился удалить с корабля арестованных, но, как оказалось, эта мера была воспринята как свидетельство слабости командования, и открыто зазвучали угрозы в адрес начальствующих чинов. Несмотря на команды караула, беснующаяся братия отказалась покидать шкафут и предприняла попытку отбить арестованных. Растерявшийся конвой был бы смят в считанные мгновения, если бы Никольский и присоединившийся к нему Огранович не открыли по нападавшим огонь из личного оружия. Если бы сила не была решительно применена, то, вероятно, корабль был бы захвачен еще вчера. Тогда же толпа нижних чинов кинулась врассыпную, спасаясь от пуль своих командиров. На палубе остались лежать трое, причем один из них был убит. Именно об этом и напоминал старший офицер Никольскому.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
